КАРТЫЙ

Ох, и не хотелось Амалии ехать в эту деревню! И вообще ни в какую деревню ей ехать не хоте­лось. Но в их семье диктатура. Авторитарный режим. «Поедешь!» – сказал ей отец. Проте­стовать было бесмысленно. Амалия уже знает: если отец расширяет глаза и закусывает губу, то все равно настоит на своем. Даже мама иногда машет рукой: «Вот упрямый!». Хотя и сама в упрямстве нисколько не уступает отцу. Амалия иногда даже думает про себя: «Все старшие та­кие! Слышат только свои собственные слова».

Только вчера отзвенел школьный колокольчик, а вот сегодня она, горестно вздыхая, тащится в деревню. «Вернемся!» – сказал отец. Он-то, ко­нечно, вернется, он ведь там родился когда-то. А вот Амалия ни разу в жизни не видела той де­ревни. Кроме того, они с подружками уже по­настроили планов на будущее лето. Во-первых, собирались в летнюю школу, которая была при церкви. Батюшка уже им приготовил все, что нужно для школы. «Когда придете, подарим вам и спортивную форму, будете заниматься художе­ственной гимнастикой, – пообещал он. – Растите здоровыми людьми: и духовно, и физически!». Но отец развеял в дым все эти надежды. Узнав об их планах, сначала он совершенно растерялся, аж заикаться начал. Бегал из прихожей в зал, что-то шипя и брызгая слюной. А потом уж снова обрел дар речи: «Бесстыжие!– кричал он.– Мы платим им деньги за обучение, а они за эти деньги пропагандируют свою религию!» Амалия изуми­лась. Похоже, папашины закидоны уже и маму утомили окончательно, вон она стоит, уперев, как обычно, руки в боки, и пламя, горящее в ее глазах, вот-вот спалит ресницы. «Как-о-ой толк, если ты будешь кричать зде-есь? – сказала она протяжно. – Разве муха может со злости разбить стекло? Ты же ходил, смотрел на эту их школу… Если вся страна повально крестится, что ты один можешь поделать?»

Отец, потирая грудную клетку, удалился на кухню. Там что-то звякнуло…

…Однажды Амалия, прийдя из школы, спросила, почему у них дома не висит икона. Родители онемели от удивления. Их вытянутые лица показались девочке очень смешными, и для пущего веселья она приставила, дурачась, свою правую руку ко лбу и изобразила задум­чивость, поглядывая то на отца, то на мать в оджидании одобрения. По-своему поняв их временное онемение, она улыбнулась и, желая получить похвалу, спросила:

– Вам показать, как нужно молиться?

Ее мать начала громко смеяться. Но глаза у нее совсем не смеялись.

На следующий день отец решил посетить школу. Вообще-то он имел горячий характер и быстро вспыхивал, поэтому сразу направился в кабинет директора, чтобы прямо высказать свое возмущение тем, что его дочь обращают в христианство. Нужные слова уже толпились у него на кончике языка: «У нас церковь отде­лена от государства! Вы не имеете права!». Ну и тому подобные резкие фразы. Но оказалось, что к директору просто так не войдешь. Сидев­шая у дверей девушка-секретарша с ярко-крас­ными губами преградила ему путь, заявив, что директор занят, и велела немного подождать. «Немного» оказалось довольно-таки долго. Роберт Замалиевич (так, с уважением, обра­щались к нему сотрудники в его строительном тресте!), чувствуя, что снова начинает сердить­ся, поднялся с места и двинулся к секретар­ше, чтобы напомнить о себе. Однако девуш­ка, уткнушаяся в стоящий перед ней монитор компьютера, ленясь приподнять свои тяжелые ресницы, лишь подняла руку, пытаясь остано­вить его жестом. Вас тут таких много приходит, а директор – один. Устав сдерживать огонь раздражения, уже пылающий в крови, Роберт

Замалиевич бросился в кабинет. Дверь заще­мила писк красноротой девицы, раздавшийся ему вослед. Директор – круглолицая женщина с узкими глазами и обильной грудью, почти лежащей на столе, пила чай с рыжебородым попом, на котором висел большой серебряный крест. Вот тебе на! Придется как-то спокойно им объяснить, ведь интеллигентные же люди, двадцать первый век на дворе, понимаете ли…

– Вы кто? – взвизгнула директриса. Несмо­тря на большие габариты, голосок у нее был как у мышки, потерявшейся в пустой бочке, даже еще более писклявый. – Почему Вы входите без разрешения? Я сейчас полицию вызову!

Роберт Замалиевич смутился, не зная, как начать разговор. Попробовал объяснить, что он отец ученицы Амалии Айзатулловой. И даже пробормотал, что, мол, семья у них мусуль­манская, а дочь здесь учат креститься.

В дверях показался охранник в почти воен­ной форме. Директор бросилась его отчиты­вать, не обращая внимания на робкие объяс­нения Роберта Замалиевича:

– Ты почему пустил в школу постороннего человека? Сегодня же уволю тебя!

– Простите, только на минуту в туалет ото­шел… – Охранник подошел к Роберту Зама­лиевичу и схватил его за рукав.

– Позвольте…

– Не позволим! – снова завизжала дирек­тор. – Мы обязаны преподавать основы пра­вославной культуры. Культуры! Понимаете? Вы что, забыли в какой стране живете?! Или вы исламский экстремист? Ладно, мы сообщим куда следует.

Роберт Замалиевич совсем растераялся. Ох­ранник уже волок его к выходу. Поп продолжал пить чай, не обращая внимания на всю эту ката­васию. Директор продолжала бушевать, застав­ляя свою объемную грудь выплясывать на столе:

– Вы хотите развалить единую Россию! Се­паратист! Я это так не оставлю.

– Я… Я же, – попытался оправдаться Роберт Замалиевич, – я только посоветоваться хотел… Но эти слова он уже шипел сам себе под нос, покинув школу… И, конечно, он не слышал, как после его ухода раскатисто хохотала директор. Поп, наконец, поставил на стол чашку, которую держал в руке.

– Толерантный народ татарва, – сказала он, усмехаясь. – Уж они не доставят нам проблем.

– Какие проблемы? – снова расхохоталась директор. – Разве ты не видел, он чуть штаны не обмочил.

После того дня ноги Роберта Замалиевича не было в школе.

– Как только начнутся каникулы, нуж­но Амалию отправить в деревню, – сказал он жене.– Там еще моя прабабка жива, ходит за­место муллы, хоть «бисмилла» говорить научит нашу дочь.

На этот раз его жена, которая недолюбливала деревню, не сказала ни слова против:

– Пусть съездит. Там молоко-катык… и остальное. Все натуральное.

Деревня была не так уж далеко от города Ала­тыря. Всего две сотни километров. Но пуповина была отрезана давно, да и жена у него была из городских, поэтому Роберт Замалиевич бывал там редко и летние отпуска предпочитал про­водить где-нибудь в Анталии или в окрестных санаториях. Так и текла их жизнь в своей колее. И вот… вспомнил про деревню. И Роберт За­малиевич, и преподававшая в институте Луи­за Маратовна, конечно, до этих пор и не особо задумывались о том, какую веру исповедуют. Да и что вдруг им задумываться, если это к их жизни никакого отношения не имело? Но когда у них на глазах их единственного ребенка стали обращать в православие, что-то шевельнулось в душе, протестуя. Особенно у Роберта Зама­лиевича… После того своего визита в школу он провел бессонную ночь. Заснул только перед рассветом и увидел сон: его покойный отец пла­кал, опершись на столб кладбищенских ворот…

…Амалия, закусив губу, холодно попроща­лась с матерью. Сама-то вон в городе осталась, а дочку – сослала… Отец уже завел машину. Как они выехали из Алатыря, справа и слева рассте­лились бескрайние поля. И отец, похоже, соску­чился по этой вольной шири – машина быстро бежала вперед, минуя заброшенные деревни.

– Там тебе будет интересно – абсолютно но­вый мир, – говорил отец, пытаясь ее утешить, но Амалия его не слышала – она уснула и даже не заметила, как они очутились в деревне.

Из низенькой избушки, покрытой шифером, торопливо вышли две старушки. Та, что помо­ложе, обняла отца Амалии.

– Руберт, приехал, жеребеночек мой!

Старушка постарше обняла Амалию, легонько погладила ей спину.

– Вот ведь и кровиночка наша приехала ми­лостью Аллаха.

– А невестка, наверное, и в этом году слиш­ком занята…

Переговариваясь, вошли в дом.

– А где картый? – спросил отец, оглядываясь по сторонам.

– Невестка Гульджихан родила мальчика. Мама пошла к ним, чтобы дать малышу имя,– сказала старушка постарше. – Не успеет само­вар вскипеть, как она уже вернется. Вы же еще побудете?

– Мне завтра на работу. Придется сегодня уехать. Я только привез Амалию. Вот будет от­пуск, тогда уж приеду надолго.

– Ты всегда так говоришь… – Старушка по­моложе смахнул с глаз соринку. Амалия дога­далась, что это папина мама.

– Хорошо, что ты привез сюда дочку. Сам знаешь, летом у нас тут рай. Скоро и ягоды по­спеют. – Старушка постарше улыбнулась. – Только мама, наверное, заберет ее у нас.

– На всех вас хватит, – успокоил мать и ба­бушку «Руберт» и с любовью погладил по голове ничего не понимавшую дочь. На стол водрузи­ли самовар, поставили деревенскую сметану, молоко-катык, мед, баурсак. Но разливать чай старушки не торопились. Гость со значением посмотрел на часы.

– Сейчас она вернется. Без нее начинать не хорошо.

– Зна-аю…

Послышалось звяканье ворот. Амалия заме­тила, как чья-то рослая фигура прошла в при­хожую. Через секунду она показалась в дверях. Все поднялись с мест. Амалия тоже привстала. «Значит, эта старушка здесь «директор», – по­думала она. Она заметно отличалась от первых двух, хоть и была еще старше (иначе эти не вско­чили бы ей навстречу!), глаза ее сверкали, она была подвижной, и лицо у нее было гладкое,как натянутый барабан – ни единой морщинки.

Приговаривая: «Кто приехал, кто прие-е­хал…», она пересекла комнату и уселась на свободный стул, видимо, приготовленный специально для нее. Потом поднесла руки к лицу, что-то там долго бормотала и, наконец произнеся «Алла акбар!», провела ладнонями по щекам. Глянув на наблюдавшую за ней с из­умлением Амалию, повернулась к правнуку:

– Руберт, сынок, твоя дочь даже «аминь» не умеет говорить?

– Вот и приехала, чтобы научиться, – сму­щенно улыбнулся тот.

– Ладно, ладно. Это хорошо. Пока еще не поздно. Давайте пить чай. Амалия даже не успела заметить, как чашки оказались полные до краев. Одна из старушек накладывала ей ба­урсак.

– У нас так пьют, – сказал ей отец.

Ну и что, что у вас пьют… Амалия скриви­ла нижнюю губу и не притронулась к чашке. Она хотела встать и уйти, но обнаружила, что «директор» строго смотрит на нее! Девочка по­спешно взяла чашку.

– Мед далеко от Амили, – сказала «дирек­тор», и две старушки поспешно придвинули к ней плошку с медом. «Очень красивое имя – Амиля,» – сказали они хором .

– Вот сейчас назвала Абдрахманом того мальчика, которого родила невестка Гульджи­хан. Мамаша, выпучила глаза и твердит: Артур, Амур… стыд прямо. Еще говорит, глупая, мол, почему это я своему ребенку не могу дать имя какое хочу. Говорит, знали бы вы, как тяжело я его рожала. Совсем уже с ума сошли с этим телевизором. Ничего, я тут навожу порядок потихоньку. – Самодовольно улыбнулась хо­зяйка. – До меня тут мулла был с очень мягким характером. Не смог себя поставить.

– А разве женщина может быть муллой? – спросил ее Роберт.

– А куда деваться, – плечи «директора» подпрыгнули, – если ни один из наших стари­ков не годится для этого дела? Азов не знают. Среди русских ведь живем, что поделаешь.

– А вам не тяжело в таком возрасте?

– А что с моим возрастом? Слава Аллаху, ничем молодым не уступаю! – Она взглянула на сидящих рядом старушек. Те согласно за­кивали. – Летом уже сто исполнится, алхам­деллиллахи…

Она хитро прищурила глаза.

– Баракалла! – снова закивали старушки.

– Это же большой юбилей! И отметить его нужно как следует, – сказал Роберт. И записал что-то в свой блокнот.

– Тяжело, конечно, как не тяжело. – Ста­руха не забыла вопроса. – Но если встаешь на праведный путь, Аллах помогает тебе.

После чая отец Амалии засобирался домой.

– Ладно, доченька, пока. Бабулей слушайся.

– Каких еще бабулей, – не согласилась мать Роберта. – Пусть зовет меня девэни!2

– А мне пусть говорит абикай3, очень хоро­шее слово, – сказала средняя старушка.

– Абикай! – иронично улыбнулась мулла и обратилась к правнуку: – Меня пусть Амиля зовет картый! Как и ты… Я свою прапрабабуш­ку так звала. Пуняла? Я – картый!

– Пуняла, – сказала Амалия… то есть Ами­ля!

Картый вытерла тыльной стороной ладони абсолютно сухие глаза. «И-и, – сказала она каким-то плачущим голосом, – я так соскучи­лась по моей картый, как она там лежит, одна одинешенька. Грустно, наверное, ей, да?»

Отец Амалии пожал плечами, не зная, что сказать. Амалия подумала про себя: почему это она там лежит совсем одна очень-очень старая картый? И где лежит? «Даже камня никакого над нею нет, – снова всхлипнула старшая из старух, – все никак денег не соберем…» Ро­берт Замалиевич поспешно вынул из кармана несколько купюр и смущаясь отдал их ей. Та, даже не взглянув, сколько там, естественным движением убрала все под скатерть, потом подняла к лицу обе ладони и воскликнув после довольно долгого бормотания: «Амин, прими садака моего правнука Руберта! – торжествен­но «омыла» лицо. – Картый будет лежать до­вольная, даст Аллах».

…Отец уехал. Амиля осталась. Ничего не поделаешь!

На следующее утро картый разбудила ее чуть свет. Девочке, конечно, вставать не хотелось. Неужели и в каникулы нельзя поспать в свое удовольствие?! Она пробовала капризничать и даже отбиваться, но, пока сопротивлялась, сон прошел.

– Нельзя быть такой соней, – ворчала кар­тый. – Знаешь, что будет, если проспишь вос­ход солнца? – Она наклонилась к самому уху девочки: – … волосы не вырастут!

Амиля вскочила с кровати так, словно ее ужалила оса. Картый обняла праправнучку.

– Посмотри-ка, ты ведь большая совсем, вон и грудь уже стала появляться. Еще немного, такая будешь красотка…

Поторапливая, старуха напоила девочку чаем. Сама при этом болтала без умолку. Ама­лия, кажется, уже начала ее немного понимать. Смысл сказанного доходил до нее. Вот только отвечать она пока не умела.

– Сейчас пойдем в лес, – сказала картый. – Лес, пуняла?

– Пуняла, – сказала Амиля.

– Вон он, лес, прямо над нашей деревней, того гляди сюда прорастет. Неужели будем дома сидеть, вместо того, чтобы там гулять? Это тебе не город, в четырех стенах томиться…

Продолжение читайте в октябрьском номере журнала «Идель»

Перевод с татарского Алены Каримовой

Ркаил Зайдулла