КАРТЫЙ
Ох, и не хотелось Амалии ехать в эту деревню! И вообще ни в какую деревню ей ехать не хотелось. Но в их семье диктатура. Авторитарный режим. «Поедешь!» – сказал ей отец. Протестовать было бесмысленно. Амалия уже знает: если отец расширяет глаза и закусывает губу, то все равно настоит на своем. Даже мама иногда машет рукой: «Вот упрямый!». Хотя и сама в упрямстве нисколько не уступает отцу. Амалия иногда даже думает про себя: «Все старшие такие! Слышат только свои собственные слова».
Только вчера отзвенел школьный колокольчик, а вот сегодня она, горестно вздыхая, тащится в деревню. «Вернемся!» – сказал отец. Он-то, конечно, вернется, он ведь там родился когда-то. А вот Амалия ни разу в жизни не видела той деревни. Кроме того, они с подружками уже понастроили планов на будущее лето. Во-первых, собирались в летнюю школу, которая была при церкви. Батюшка уже им приготовил все, что нужно для школы. «Когда придете, подарим вам и спортивную форму, будете заниматься художественной гимнастикой, – пообещал он. – Растите здоровыми людьми: и духовно, и физически!». Но отец развеял в дым все эти надежды. Узнав об их планах, сначала он совершенно растерялся, аж заикаться начал. Бегал из прихожей в зал, что-то шипя и брызгая слюной. А потом уж снова обрел дар речи: «Бесстыжие!– кричал он.– Мы платим им деньги за обучение, а они за эти деньги пропагандируют свою религию!» Амалия изумилась. Похоже, папашины закидоны уже и маму утомили окончательно, вон она стоит, уперев, как обычно, руки в боки, и пламя, горящее в ее глазах, вот-вот спалит ресницы. «Как-о-ой толк, если ты будешь кричать зде-есь? – сказала она протяжно. – Разве муха может со злости разбить стекло? Ты же ходил, смотрел на эту их школу… Если вся страна повально крестится, что ты один можешь поделать?»
Отец, потирая грудную клетку, удалился на кухню. Там что-то звякнуло…
…Однажды Амалия, прийдя из школы, спросила, почему у них дома не висит икона. Родители онемели от удивления. Их вытянутые лица показались девочке очень смешными, и для пущего веселья она приставила, дурачась, свою правую руку ко лбу и изобразила задумчивость, поглядывая то на отца, то на мать в оджидании одобрения. По-своему поняв их временное онемение, она улыбнулась и, желая получить похвалу, спросила:
– Вам показать, как нужно молиться?
Ее мать начала громко смеяться. Но глаза у нее совсем не смеялись.
На следующий день отец решил посетить школу. Вообще-то он имел горячий характер и быстро вспыхивал, поэтому сразу направился в кабинет директора, чтобы прямо высказать свое возмущение тем, что его дочь обращают в христианство. Нужные слова уже толпились у него на кончике языка: «У нас церковь отделена от государства! Вы не имеете права!». Ну и тому подобные резкие фразы. Но оказалось, что к директору просто так не войдешь. Сидевшая у дверей девушка-секретарша с ярко-красными губами преградила ему путь, заявив, что директор занят, и велела немного подождать. «Немного» оказалось довольно-таки долго. Роберт Замалиевич (так, с уважением, обращались к нему сотрудники в его строительном тресте!), чувствуя, что снова начинает сердиться, поднялся с места и двинулся к секретарше, чтобы напомнить о себе. Однако девушка, уткнушаяся в стоящий перед ней монитор компьютера, ленясь приподнять свои тяжелые ресницы, лишь подняла руку, пытаясь остановить его жестом. Вас тут таких много приходит, а директор – один. Устав сдерживать огонь раздражения, уже пылающий в крови, Роберт
Замалиевич бросился в кабинет. Дверь защемила писк красноротой девицы, раздавшийся ему вослед. Директор – круглолицая женщина с узкими глазами и обильной грудью, почти лежащей на столе, пила чай с рыжебородым попом, на котором висел большой серебряный крест. Вот тебе на! Придется как-то спокойно им объяснить, ведь интеллигентные же люди, двадцать первый век на дворе, понимаете ли…
– Вы кто? – взвизгнула директриса. Несмотря на большие габариты, голосок у нее был как у мышки, потерявшейся в пустой бочке, даже еще более писклявый. – Почему Вы входите без разрешения? Я сейчас полицию вызову!
Роберт Замалиевич смутился, не зная, как начать разговор. Попробовал объяснить, что он отец ученицы Амалии Айзатулловой. И даже пробормотал, что, мол, семья у них мусульманская, а дочь здесь учат креститься.
В дверях показался охранник в почти военной форме. Директор бросилась его отчитывать, не обращая внимания на робкие объяснения Роберта Замалиевича:
– Ты почему пустил в школу постороннего человека? Сегодня же уволю тебя!
– Простите, только на минуту в туалет отошел… – Охранник подошел к Роберту Замалиевичу и схватил его за рукав.
– Позвольте…
– Не позволим! – снова завизжала директор. – Мы обязаны преподавать основы православной культуры. Культуры! Понимаете? Вы что, забыли в какой стране живете?! Или вы исламский экстремист? Ладно, мы сообщим куда следует.
Роберт Замалиевич совсем растераялся. Охранник уже волок его к выходу. Поп продолжал пить чай, не обращая внимания на всю эту катавасию. Директор продолжала бушевать, заставляя свою объемную грудь выплясывать на столе:
– Вы хотите развалить единую Россию! Сепаратист! Я это так не оставлю.
– Я… Я же, – попытался оправдаться Роберт Замалиевич, – я только посоветоваться хотел… Но эти слова он уже шипел сам себе под нос, покинув школу… И, конечно, он не слышал, как после его ухода раскатисто хохотала директор. Поп, наконец, поставил на стол чашку, которую держал в руке.
– Толерантный народ татарва, – сказала он, усмехаясь. – Уж они не доставят нам проблем.
– Какие проблемы? – снова расхохоталась директор. – Разве ты не видел, он чуть штаны не обмочил.
После того дня ноги Роберта Замалиевича не было в школе.
– Как только начнутся каникулы, нужно Амалию отправить в деревню, – сказал он жене.– Там еще моя прабабка жива, ходит заместо муллы, хоть «бисмилла» говорить научит нашу дочь.
На этот раз его жена, которая недолюбливала деревню, не сказала ни слова против:
– Пусть съездит. Там молоко-катык… и остальное. Все натуральное.
Деревня была не так уж далеко от города Алатыря. Всего две сотни километров. Но пуповина была отрезана давно, да и жена у него была из городских, поэтому Роберт Замалиевич бывал там редко и летние отпуска предпочитал проводить где-нибудь в Анталии или в окрестных санаториях. Так и текла их жизнь в своей колее. И вот… вспомнил про деревню. И Роберт Замалиевич, и преподававшая в институте Луиза Маратовна, конечно, до этих пор и не особо задумывались о том, какую веру исповедуют. Да и что вдруг им задумываться, если это к их жизни никакого отношения не имело? Но когда у них на глазах их единственного ребенка стали обращать в православие, что-то шевельнулось в душе, протестуя. Особенно у Роберта Замалиевича… После того своего визита в школу он провел бессонную ночь. Заснул только перед рассветом и увидел сон: его покойный отец плакал, опершись на столб кладбищенских ворот…
…Амалия, закусив губу, холодно попрощалась с матерью. Сама-то вон в городе осталась, а дочку – сослала… Отец уже завел машину. Как они выехали из Алатыря, справа и слева расстелились бескрайние поля. И отец, похоже, соскучился по этой вольной шири – машина быстро бежала вперед, минуя заброшенные деревни.
– Там тебе будет интересно – абсолютно новый мир, – говорил отец, пытаясь ее утешить, но Амалия его не слышала – она уснула и даже не заметила, как они очутились в деревне.
Из низенькой избушки, покрытой шифером, торопливо вышли две старушки. Та, что помоложе, обняла отца Амалии.
– Руберт, приехал, жеребеночек мой!
Старушка постарше обняла Амалию, легонько погладила ей спину.
– Вот ведь и кровиночка наша приехала милостью Аллаха.
– А невестка, наверное, и в этом году слишком занята…
Переговариваясь, вошли в дом.
– А где картый? – спросил отец, оглядываясь по сторонам.
– Невестка Гульджихан родила мальчика. Мама пошла к ним, чтобы дать малышу имя,– сказала старушка постарше. – Не успеет самовар вскипеть, как она уже вернется. Вы же еще побудете?
– Мне завтра на работу. Придется сегодня уехать. Я только привез Амалию. Вот будет отпуск, тогда уж приеду надолго.
– Ты всегда так говоришь… – Старушка помоложе смахнул с глаз соринку. Амалия догадалась, что это папина мама.
– Хорошо, что ты привез сюда дочку. Сам знаешь, летом у нас тут рай. Скоро и ягоды поспеют. – Старушка постарше улыбнулась. – Только мама, наверное, заберет ее у нас.
– На всех вас хватит, – успокоил мать и бабушку «Руберт» и с любовью погладил по голове ничего не понимавшую дочь. На стол водрузили самовар, поставили деревенскую сметану, молоко-катык, мед, баурсак. Но разливать чай старушки не торопились. Гость со значением посмотрел на часы.
– Сейчас она вернется. Без нее начинать не хорошо.
– Зна-аю…
Послышалось звяканье ворот. Амалия заметила, как чья-то рослая фигура прошла в прихожую. Через секунду она показалась в дверях. Все поднялись с мест. Амалия тоже привстала. «Значит, эта старушка здесь «директор», – подумала она. Она заметно отличалась от первых двух, хоть и была еще старше (иначе эти не вскочили бы ей навстречу!), глаза ее сверкали, она была подвижной, и лицо у нее было гладкое,как натянутый барабан – ни единой морщинки.
Приговаривая: «Кто приехал, кто прие-ехал…», она пересекла комнату и уселась на свободный стул, видимо, приготовленный специально для нее. Потом поднесла руки к лицу, что-то там долго бормотала и, наконец произнеся «Алла акбар!», провела ладнонями по щекам. Глянув на наблюдавшую за ней с изумлением Амалию, повернулась к правнуку:
– Руберт, сынок, твоя дочь даже «аминь» не умеет говорить?
– Вот и приехала, чтобы научиться, – смущенно улыбнулся тот.
– Ладно, ладно. Это хорошо. Пока еще не поздно. Давайте пить чай. Амалия даже не успела заметить, как чашки оказались полные до краев. Одна из старушек накладывала ей баурсак.
– У нас так пьют, – сказал ей отец.
Ну и что, что у вас пьют… Амалия скривила нижнюю губу и не притронулась к чашке. Она хотела встать и уйти, но обнаружила, что «директор» строго смотрит на нее! Девочка поспешно взяла чашку.
– Мед далеко от Амили, – сказала «директор», и две старушки поспешно придвинули к ней плошку с медом. «Очень красивое имя – Амиля,» – сказали они хором .
– Вот сейчас назвала Абдрахманом того мальчика, которого родила невестка Гульджихан. Мамаша, выпучила глаза и твердит: Артур, Амур… стыд прямо. Еще говорит, глупая, мол, почему это я своему ребенку не могу дать имя какое хочу. Говорит, знали бы вы, как тяжело я его рожала. Совсем уже с ума сошли с этим телевизором. Ничего, я тут навожу порядок потихоньку. – Самодовольно улыбнулась хозяйка. – До меня тут мулла был с очень мягким характером. Не смог себя поставить.
– А разве женщина может быть муллой? – спросил ее Роберт.
– А куда деваться, – плечи «директора» подпрыгнули, – если ни один из наших стариков не годится для этого дела? Азов не знают. Среди русских ведь живем, что поделаешь.
– А вам не тяжело в таком возрасте?
– А что с моим возрастом? Слава Аллаху, ничем молодым не уступаю! – Она взглянула на сидящих рядом старушек. Те согласно закивали. – Летом уже сто исполнится, алхамделлиллахи…
Она хитро прищурила глаза.
– Баракалла! – снова закивали старушки.
– Это же большой юбилей! И отметить его нужно как следует, – сказал Роберт. И записал что-то в свой блокнот.
– Тяжело, конечно, как не тяжело. – Старуха не забыла вопроса. – Но если встаешь на праведный путь, Аллах помогает тебе.
После чая отец Амалии засобирался домой.
– Ладно, доченька, пока. Бабулей слушайся.
– Каких еще бабулей, – не согласилась мать Роберта. – Пусть зовет меня девэни!2
– А мне пусть говорит абикай3, очень хорошее слово, – сказала средняя старушка.
– Абикай! – иронично улыбнулась мулла и обратилась к правнуку: – Меня пусть Амиля зовет картый! Как и ты… Я свою прапрабабушку так звала. Пуняла? Я – картый!
– Пуняла, – сказала Амалия… то есть Амиля!
Картый вытерла тыльной стороной ладони абсолютно сухие глаза. «И-и, – сказала она каким-то плачущим голосом, – я так соскучилась по моей картый, как она там лежит, одна одинешенька. Грустно, наверное, ей, да?»
Отец Амалии пожал плечами, не зная, что сказать. Амалия подумала про себя: почему это она там лежит совсем одна очень-очень старая картый? И где лежит? «Даже камня никакого над нею нет, – снова всхлипнула старшая из старух, – все никак денег не соберем…» Роберт Замалиевич поспешно вынул из кармана несколько купюр и смущаясь отдал их ей. Та, даже не взглянув, сколько там, естественным движением убрала все под скатерть, потом подняла к лицу обе ладони и воскликнув после довольно долгого бормотания: «Амин, прими садака моего правнука Руберта! – торжественно «омыла» лицо. – Картый будет лежать довольная, даст Аллах».
…Отец уехал. Амиля осталась. Ничего не поделаешь!
На следующее утро картый разбудила ее чуть свет. Девочке, конечно, вставать не хотелось. Неужели и в каникулы нельзя поспать в свое удовольствие?! Она пробовала капризничать и даже отбиваться, но, пока сопротивлялась, сон прошел.
– Нельзя быть такой соней, – ворчала картый. – Знаешь, что будет, если проспишь восход солнца? – Она наклонилась к самому уху девочки: – … волосы не вырастут!
Амиля вскочила с кровати так, словно ее ужалила оса. Картый обняла праправнучку.
– Посмотри-ка, ты ведь большая совсем, вон и грудь уже стала появляться. Еще немного, такая будешь красотка…
Поторапливая, старуха напоила девочку чаем. Сама при этом болтала без умолку. Амалия, кажется, уже начала ее немного понимать. Смысл сказанного доходил до нее. Вот только отвечать она пока не умела.
– Сейчас пойдем в лес, – сказала картый. – Лес, пуняла?
– Пуняла, – сказала Амиля.
– Вон он, лес, прямо над нашей деревней, того гляди сюда прорастет. Неужели будем дома сидеть, вместо того, чтобы там гулять? Это тебе не город, в четырех стенах томиться…
Продолжение читайте в октябрьском номере журнала «Идель»
Перевод с татарского Алены Каримовой