«Боже, неужто ты нас забыл?»

«Я предпочитаю устраивать не творческие вечера, а презентации своих новых книг, – говорил Виль Мустафин. Сегодня «Идель» знакомит читателей с поэтическими подборками из новых книг Светланы Мингазовой и Глеба Михалёва.

* * *

Без перерыва сучит свою нить монотонный дождь.

Снова – эвакуация, вымерли все дворы.

Жижа дорожная, хлябь. Вот-вот сейчас упадёшь.

Пустые дома-скворечники. Пилы и топоры

 

вынести надо бы, вытащить из ледяной воды.

Утром катер на север по вздутой реке уйдёт.

(Не доставало нам этой лютой, глухой беды!)

Рвётся, цепляясь к берегу, водным ежом перемёт.

 

Будка собачья сломана, грязной полна воды.

Маяться сколько нам, Боже, неужто Ты нас забыл?

Скалится пёс, и прыгает в лодку из темноты.

Слабых прости нас, Истинный! Кротости дай и сил…

 

* * *

 

…Мело весь месяц в феврале…

Б. Пастернак

 

Почти лежу в пружинных ветра струях,

Но двигаюсь напористо вперёд.

Февраль! В твоих студёных поцелуях –

Горячий лёд.

 

Кляня и снег, и стужу раздражённо,

Народ поднял до глаз воротники.

Взметаются белёсые знамёна –

Экстаз пурги.

 

Мело всю ночь. Я вслушивалась в стоны

Не умолкавших бешеных стихий.

И снежной рати шли квадриллионы,

И шли стихи…

 

* * *

 

Мокроносым щенком

ткнулся в ноги ручей-озорник.

То незлобно ворчит, то у камня

лепечет напевно.

Вдруг почудилось: леший смеётся,

косматый, дремучий старик,

И тихонечко плачет, в лесу

заблудившись, царевна.

 

Пролилась наконец-то прохладная

влага с небес.

Поднималась цветная дуга

над поляною волглой.

Лес умытый сиял, а за ним –

отдалённые, где-то за Волгой

Грозовые прощальные сполохи…

радости летних чудес!

 

Колокольцы синели повсюду:

то в россыпь, то в ряд.

Медуница звала любоваться

душистой периной.

Поднялся из дупла

боевитый пчелиный отряд,

Прогудел над желтевшей внизу

слепотою куриной.

 

Все силёнки собрав для полёта –

совсем еще мал!

На крыло становиться пытался

когтистый орлёнок.

Нас морквашинский лес,

как желанных гостей, принимал!

В животе округлённом

толкался мой первый ребёнок.

 

* * *

 

Здесь, за рекой – другое время,
Летит и бьётся в небо семя,
Рассеяв сладкую пыльцу.
И мы ни в чём не виноваты,
Когда, зелёной тьмой объяты,
Стоим опять лицом к лицу,
О дне и ночи не гадая,
Когда трепещет грудь нагая
И ветер вдруг сбивает с ног.
Когда немеют в жажде губы,
Когда уже объятья грубы
И словно яд – любовный слог…
Раздался гул над тихой кручей –
То самолёт вонзился в тучи,
Качнулось небо под рукой.
Там, вдалеке, уже смеркалось.
Но в жарком мареве осталось
Другое время за рекой!

 

СТАРЫЙ ДОМ

 

Последнее свиданье с домом:

Приму тяжёлую из чаш.

Сиротской думою ведома,

Шепчу в дороге «Отче наш».

 

И вот он, узкий переулок,

Калитка, старенький забор…

Ты смотришь отчуждённо. Гулок

Ветров чердачных разговор.

 

Ещё в лучах, подслеповатый,

Ловлю твой безучастный взгляд.

Не мы с тобою виноваты,

И вряд ли кто-то виноват.

 

Как по усопшему, слезами

Исходит сердце. Ночь не сплю.

В кутке, у полки с образами

За дом я Господа молю.

 

Родимый дом! Скрипучий, слабый.

(И я старела вместе с ним!)

Но что ему мой причет бабий? –

Ход времени необратим.

 

А были годы молодые!..

В дому соседнем – никого.

С колонки принесу воды я

Для омовенья твоего.

 

ОСЕНЬ

 

Ветер с верёвки рвёт свитер линялый.
Осень последний свой день разменяла,
Подслеповатая, в рваном тряпье.
Где же одежда твоя золотая?
Денежки медные в косы вплетала,
Тихо звенели кружочки металла…
Всё это – в прошлом. И ты – в забытье.
Всякому – путь свой, но коротки сроки.
И не сияет уже на востоке
Утром холодным твоя красота…
Ты в созерцанье чреды быстротечной
Сыплешь дарами златыми беспечно,
Но под ногами – лишь мёртвые листья,
В чёрных деревьях сквозит нагота…

 

БОЛЕЗНЬ

 

…И падает бетонный потолок…

Во впадины кессонных перекрытий,

Сквозную в небо пробивая брешь,

Спиральные вонзаются торнадо…

 

Светильников стеклянные шары

Для восхожденья моего – преградой,

Что маятников бешеным движеньем

Наращивают волны амплитуд.

 

На окнах – сеть ползучих традесканций,

Чьих лезвий истончённая листва

Взрезает мне бугристый жгутик вены

И пол пятнает липкость вещества…

 

И гусеницы красные ползут…

Спалённые недугом альвеолы

При выдохе свистят на все лады,

В полубреду реальность растворяя…

 

За каплей – капля. Колба – пробкой вниз

В полукольце треногого штатива…

Я возвращаюсь. Остро, ощутимо

Больное тело обретает вес.

 

Вот кто-то рядом тихо говорит

И ложечку к губам моим подносит.

Неясный выступает силуэт:

То женщина в халате бирюзовом…

 

Но выход в космос наглухо закрыт.

Задраены озоновые дыры…

Открыта дверь палаты в коридор:

Снуют в крахмально-белом практикантки,

 

Одна из них мне градусник несёт.

Я вижу мир, я слышу, осязаю,

И точно знаю, что теперь – живу…

 

* * *

 

Столб фонарный. Сумрак. Полночь.

Заметённый снегом путь.

Мне ночная темь не в помощь:

Глаз до свету не сомкнуть.

 

Снег. И шляпы до надбровий

Нахлобучили дома.

Над моим жилищем вдовьим –

Хлопьев белых кутерьма.

 

В полусне моей темницы –

Восходящая строка.

Но бессонница глумится

Над бессильем языка.

 

Колобродят мыслей стайки,

Только эти пришлецы –

Пустозвонье балалайки,

Шутовские бубенцы.

 

На излёте зимней ночи

Не родясь, почил шедевр.

Спать хочу, устала очень.

Закрываю секретер.

* * *

Пока играет Вольфганг Амадей,
я понимаю, что люблю людей.

И эта вот весёлая игра –
как яркий свет, как тонкая игла.

И, тоненькой уколотый иглой,
я становлюсь спокойный и не злой.

И верю – всё, что люди говорят
мне про тебя – всё выдумки и зря.

Ах, как чиста игла! Как ярок свет…
Но музыка всё врёт.
А люди – нет.

 

* * *

 

сегодня родина в окне

и завтра будет снова

тяжёлый век тяжёлый снег

тяжёлый сок сосновый

 

уедешь в лёгкие края

под тёплые созвездья

и только родина твоя

останется на месте

 

пусть страны на краю земли

кружатся мотыльками

и только родина вдали

лежит тяжёлым камнем

 

ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКАЯ КУХОННАЯ ПОЭМА

 

1

 

вот чайник маленький лопочет о любви

сковорода ему, уверенная, вторит

на этой кухоньке кого ни назови

все о любви теперь, наивные, гуторят

 

и кран ворчащий, и картина над столом,

и полка старая, и самый гнутый вертел –

на этой кухоньке, напоенной теплом

все – о любви теперь

и только я – о смерти

 

2

 

там, за окном – Борис и Глеб

и улица дождём умыта

а здесь, на кухне – рис и хлеб

и прочие приметы быта

 

и если форточку открыть

ворвётся в комнаты цветущий

прохладный май. и может быть

проветрит этот дом, где – тучи

 

где чёрен чай и чёрен хлеб

а белый рис и белый сахар

ещё теряются во мгле

наполненной полночным страхом…

 

3

 

однажды почувствуешь остро

так, словно под рёбрами – нож:

как суп из пакетика – просто

и очень невкусно живёшь

 

а жизнь (хоть сравнениям грубым

ты сопротивлялся всегда)

уходит по фановым трубам

как всякая, впрочем, еда

 

и хмуришься, высоколобый

от мысли, что это – твой крест:

жить словно лапша из столовой

пока тебя время не съест…

 

4

 

…отыскивая потаённый смысл

в неторопливой чайной церемонии

как ложечкой чаинку ловишь мысль –

«стихи в поэте – косточки в лимоне» и

глядишь, как зайчик солнечный дрожит

придавленный тяжёлым подстаканником

и тает жизнь – попробуй удержи –

как струйка пара над кипящим чайником…

 

5

 

вот хлеб и чай

и чайник греется

и лук зелёный на окне

 

весною всё на всё надеется

а осенью, обычно – не

 

но если снова зиму прожили

сними уныние с лица

 

раз на окне рисуешь рожицы

и чай заваривается

 

6

 

во мне однажды кончится завод

и мой матрас меня переживёт

 

и я уйду. и шторы на окне

прощаясь, из окна помашут мне

 

стакану, умывальнику, игле

пускай легко живётся на земле

 

обидно только – всякая фигня

намного долговечнее меня

 

* * *

 

вот уже опять города в тоске

холода сугробы

 

мы живём с тобой на одном языке

под одним нёбом

 

на одном языке нам бы петь с тобой

только нет песен

 

то ли плох язык, то ли холод злой

то ли рот тесен

 

ДВА ИЮНЯ

 

1

 

…весь день нелепой суетою занят

и долог, как гомеровский гекзаметр

а в голове горячей – всякий бред

о том, что где-то грека через реку

всё едет… вот неймётся человеку

туда-сюда по эдакой жаре

плывёт скороговорочка чудная

нет, с греком нам не по пути – я знаю

и сам себе твердить не устаю

что вдоволь за окном тепла и света

что впереди ещё не Лета – лето

и медленный господствует июнь

 

2

 

…и чувство локтя в «пазике» молчащем

оттачивая, думаешь всё чаще –

вот это будет первая глава:

о жизни холостой и пустяковой

о том, как не жалеешь ни о ком и

ещё – земля качается едва-

едва…

ещё – кипит асфальтом чёрным

июнь, пока ещё летают пчёлы

вокруг твоих распаренных хором

и за окном дожди холодным хором

не завели – о расставанье скором

и – до июля – в отпуске Харон…

 

КОГДА

 

1

 

когда уже под небом серым

я окажусь не ко двору

я заболею эсэсэсэром

и от него потом помру

не то чтоб месть или расплата

но просто в памяти всплывёт

что он родил меня когда-то

и только он меня убьёт

 

2

 

когда друзей – по пальцам на одной

зато тревог – куда ни посмотри

писать стихи – становится войной

одна строка считается за три

всё грезится прелестный завиток

беспечный ангел в травке луговой

но в результате – короток итог

и горек словно дым пороховой

 

3

 

так жить – отточия оттачивая

и даже не понять когда

вдруг приплывёт твоя трёхмачтовая

под чёрным парусом беда

и поплывёт твоя мелодия

над чьим-то дружеским плечом

уродливая и юродивая

но – не жалея ни о чём